Сходила на интервью для одного проекта. Собеседовал меня небольшой человек, который изо всех сил пытался распространять тестостерон. Первым делом он меня спросил, кто мой муж.
— Художник, — говорю, я балансируя на неустойчивом стульчике из фанеры, знаете, такие, о которые колготки рвали в школе.
— А чем зарабатывает?
— Меня рисует, а потом дорого продает китайцам.
И после этого меня спрашивали какое белье я ношу на переговоры, предавала ли я людей, предавали ли меня, могу ли я ударить человека, перестала ли я пить по утрам коньяк.
Я смотрела в глаза и улыбалась. Не отводила взгляд и улыбалась. И думала о том, что если вдруг сейчас в здание ворвались бы зомби и сожрали этого маленького человечка, то сколько бы из них отравились от такой токсичности и чем бы они блевали аммиаком или кислотой.
Я немного посидела, достала телефон и вызвала такси. А мне еще кричали вслед: “эта дверь закрылась для тебя навсегда”. Я повернулась и сказала: “для вас, говорите мне вы, пожалуйста, а на дверь мне все равно”. (Хотя сказала я другое слово. Но меня мама читает и дети).
Жалко в этой истории только денег на такси.
И вообще я была уверена, что стрессовые интервью это такой пережиток из девяностых. Потому что ни один из этих вопросов не касался моих профессиональных компетенций. Но это была попытка зацепить во мне больное и вытащить это наружу.
Я часто слышу похожие истории. Про родителей начинающих оскорбление с фразы “ты только не обижайся”. Про друзей “ну, а что, мы же так шутим”. Про мужчин говорящих на первом свидании: “ой, а что ты такая не восемнадцатилетняя в свои двадцать пять”. Руководители запугивающие своих подчиненных, подчиненные называющие своих руководителей нецензурными словами.
И если можно встать с качающегося стула и уйти с собеседования на участие в проекте, который для тебя вообще не важен. То очень сложно уйти с работы, если ты единственный кормилец в семье. Очень сложно уйти от пропитанной ядом семьи, где тебя учили, что мама и папа это святое. Сложно уходить со свидания, когда тебя растили “доброй и понимающей”.
Я всегда думала, что зло - это осколки, которые ранят, разрезают тебя до крови. Но это не так. Зло - это туман, в котором ты не понимаешь кто ты и куда тебе идти. Зло дезориентирует. Ты перестаешь понимать, как с тобой можно поступать, а как нет.
Так вот, можете записать. Нельзя позволять людям упиваться вашей болью.
Невозможно вылечить все, что болит, но возможно отделить себя от других. Есть вы и есть они. И все, что они вам говорят - они говорят для себя. Не для вас, для себя. Они так пытаются подмять под себя мир. Неуклюже пытаются раздавить. Выбить из вас вашу уверенность в себе. Для того, чтобы сделать вас безопасным, чтобы вы не успели первым пробить броню. Вам не обязательно понимать зачем они это делают. Вам достаточно знать, что это не про вас. Это про них. Вам не надо их лечить. Не надо спасать. И не надо оправдывать.
Вы это вы. Они это они. И каждый сам решает, как он будет говорить с этим миром.
На каком языке.
А еще знаете что? Я сама была тем человеком, который тыкал словами туда где больно. И я помню какой ужасной была тогда моя жизнь. И нужно было приложить очень много усилий для того чтобы вырасти. Чтобы выползти из этого тумана. И научиться не только защищаться, но и не нападать.
© Елена Пастернак
